Земля – Жемчужина Вселенной. Здесь Жизнь когда–то поселилась, своим планету эту сделав Домом. И в этом Доме обитает Человек, как Жизни этой часть, одно из высших её проявлений!
Но Человек в желаньи диком Власти стал тайны Смерти познавать и в Доме Жизни Смерть изобретать, желая, чтоб она ему служила.

Из века в век он Смерть изобретал: ножи, снаряды, пушки, яды… на что хватало Разума его. В обличьях самых разных Смерть он создавал, и Смерть растил, и Смерть благословлял... искал и звал к себе, хотя больше всего её боялся.
И Смерть не заставляла себя долго ждать: нашествия, убийства, войны, бойни... торчат как вехи возмужанья Смерти на Земле.

История Земли, как циферблат, поделена на даты роковые, застывшие во времени. С тех дат идет отсчёт, по ним трагедию планеты изучают.
Бегут стрелки часов вперед-вперед, за часом час, минута за минутой, отсчитывая время.

И на кого падет минута роковая... как было в том году.
Но лучше слово дать Певцу, который спел тогда, с ещё живою раной.
– Давай, Певец, Песнь начинай свою. Пусть знают люди, что тогда случилось.
Певец открыл страницу горькую Истории Земли, и полилася Песнь:

«Есть много на планете нашей мест, где шли бои, где погибали люди. Теперь там памятники возвели. Там Жизнь идет. Несут потомки туда цветы, ведут своих детей, чтоб поклониться, чтоб лучше ощутить, чтоб пережить, соприкоснувшись с тем, что было.

Но есть такое место на Земле, где памятника нет в честь победивших. Туда не едут люди, не несут цветы и не ведут детей. То место все обходят стороной, там люди бой вели с самою Смертью. Там – Смерть вокруг, а в центре – Саркофаг для Смерти. Тот Саркофаг – как Памятник и как могила.

Чернобыль – место это, адрес – Украина, год 1986, по летоисчислению от Рождества Христова, конец апреля...»
– Постой, Певец. Хочу я тоже молвить слово.
Тот год и тот апрель Предупреждением завис над Человеком: Жизнь или Смерть, быть на Земле или уйти во Тьму.
До этого шёл человек на человека, ведомый ненасытной жаждой Смерти. Теперь она сама обрушилась на Жизнь, желая смять её и уничтожить, чтобы исчез род человеческий с Земли.

А может, чтобы и Земля исчезла вся?
В тот год она цвела, как и всегда. Она жила своей обычной жизнью, в которой столько перемешано всего...
СССР, огромная страна, вёл все свои народы к коммунизму, где будущее обещалось им прекрасное и светлое, как песня. Там люди будут жить любя друг друга, работать в радость для себя и для других.
«Всё для людей, во благо человека!» – девиз страны советской был.

Что ж, продолжай, Певец:
«…B Союз Советский Первомай спешил, День солидарности трудящихся Планеты. День этот символ для страны советской был единства интересов Власти и Народа...»
– Молчать я, видно, не смогу. И, в Песнь твою, Певец, свои позволь вносить мне фразы.
Когда–то зародился Первомай, как День протеста против гнёта Власти в защиту прав трудящихся людей. И столкновения жестокие бывали имущих власть и не имущих власти, и даже кровь лилася в этот день, когда–то. А теперь...

«... Республики свободные, их сестрами назвали, Союзом стали нерушимым, чтоб вместе жить, чтоб вместе помогать, чтоб вместе беды–радости встречать, и счастье дать своим и всем другим народам... «
– Прекрасная идея, что ни говори. Мечта ни одного народа. Певец, ты правильно подметил это.
В СССР простой народ хозяином объявлен был, а избранная Власть – слугой Хозяина-народа.

Но государство – это Власть! Хозяин получается подвластный. Здесь путаница создалась, которую народ и не увидел. Он искренне считал, что Власть страны в его руках была, и потому День Первомая праздновал как День Свободы.
Вот так и будем мы рассказ вести вдвоём.
«... Всё чистилось, всё красилось в стране, готовились цветы, писались транспаранты.
Народ стирал с портретов Власти пыль и в центрах лучших площадей трибуны воздвигал для Власти, рубиновые, как желала Власть...»

– Об этом тоже я сказать хочу.
Народ советский Власть свою любил, считал её гуманной, доброй, самой справедливой. Он верил ей, даже боготворил, как лучшее в самом себе, достойное примера и почета.
Она сказала, что дала Народу всё: свободу, счастье, право на работу, и главное – бесплатно для него.

«... Всё только для Народа, – говорила Власть. – Народ и я – едины! Я – Власть трудящихся. Слуга Народа – Я!
И потому Союз и Первомай всегда в обнимку были...»
– Да, это так. Из демонстрации протеста Первомай в Союзе превратился в пышный праздник.

А как иначе могло быть в стране, где всё творилось именем Народа. Народ везде и всюду во главе. И независимо от нации иль рода, все объявлялись равными везде.
– Всем – по труду, – провозгласила Власть. – Сословных привилегий быть не может. Лишь тот ест, кто работает у нас. И пусть цветущий Первомай всегда сюда приходит. Пусть чувствует себя хозяином в стране, где Власть народная.

«... К тому же праздников в Союзе мало было – по пальцам можно перечесть, а тут весна, шары, дни выходные.
От малых сел до городов больших в преддверии праздника все люди жили.
И Украина, как Союза часть, к нему готовилась. Земля украинская, живописная, как сказка, на праздничный настраивалась лад и радостно от края и до края свой примеряла святочный наряд.

Чернобыль тоже не был исключеньем, ещё пока...» – Чернобыль праздник ждал. Но менее торжественной готовил встречу, чем города, где Власть на троне восседала; он центром Власти не был никогда.
«... Чернобыль – древний город Украины, шлейф прошлого его в глуби веков увяз, он польским был, и украинским, и помнил Киевскую Русь.

За время долгой жизни стал он мудрым и потому спокоен был всегда.
А вот сосед Чернобыля не мог дождаться дня, когда его украсят, разрисуют, на улицы все выйдут, будут петь, шары ему станут дарить Цветные, везде веселье разольётся, шум и смех.
Он даже спать не мог спокойно.

– Угомонись, всему свой час, – утихомиривал его старик Чернобыль. – Напляшешься ещё, жизнь только началась. Будут тебе и праздники и песни. Ты лучше отдохни сейчас, вздремни.
И мне бы не мешало тишины немного, я стар уже.
Хочу быстрее праздник! – ему упрямец юный отвечал.

– Ну что ж хоти, быть может ты и прав, – Чернобыль улыбнулся. – Наверно, в возрасте твоём я тоже так бы ждал...»
– Певец, скажи нам о самом Чернобыле хоть слово.
«…Сады Чернобыль украшали, а рядом пробегала красавица–река, которую не один век уже любил Чернобыль.
И часто целыми ночами они вели с ней сокровенный разговор о том, о сём, и ни о чём. Как хорошо ему тогда бывало.
А иногда игриво с ним шутила, русалок выпуская на него. Остановиться только не могла, всегда бежала мимо–мимо...
Он понимал: она – река.

Лес рядом тоже в реку был влюблен. Они с Чернобылем соперниками были, века у них шёл этот неуёмный спор. Весной особенно он разгорался, когда лес просыпался. Чернобыль ревновал: они обычно просыпались вместе – лес и река. Зимой лес засыпал вместе с рекой любимой, а он их спящих охранял. У них почти всё вместе было. А он, желая быть всегда с любимой вместе, лишь рядом был.

Но, видно, такова судьба: он город – творение людей, они – творение Природы.
И всё–таки, не глядя ни на что, они были хорошие друзья, жизнью одной живя: лес и река, Чернобыль и юное дитя, которое с ним поселилось рядом. 7 лет ему от роду было, по имени красавицы–реки, которую любил Чернобыль, назвали Припятью юнца.

Чернобыль видел, как тот появился, как весело и быстро рос. И он не просто привязался к соседу юному, Душою всей старик к нему прирос.
Он знал в нём каждый камень, каждый дом. Он от Души юнцом гордился, оберегал и опекал, считая, что для счастья тот рожден.

На «атомку» внимания не обращал, что только не придумывали люди. Когда бы знал он, что скрывалось там!
Бывало, часто перед дрёмой, рассказывал он другу юному истории из Жизни своей длинной: и про князей, и про простых людей, про их любовь, про их разлуки, борьбу и дружбу, ненависть и месть. Про все, что можно было рассказать юнцу.
Чернобыль много видел на своём веку, через него прошли и мир, и войны. И в памяти eго был длинный список событий и имен, связавших с ним судьбу.

Любил рассказы старца юный Припять, и сказки слушать тоже он любил, которые шептал ему Чернобыль.
И многому ещё учил его старик, что надо знать–уметь живя в миру, как учит старший младшего везде повсюду.
И Припять быстро всё воспринимал. Он жизнь любил, он с ней дружил и собирался долго жить на радость и себе, и людям.
О смерти вообще не думал он, её не знал, с ней не встречался. Он слышал от Чернобыля про пули и про бомбы, что даже города стирают полностью с земли, но он только рожден, при чём здесь он? Он молод и здоров, пронизан весь любовью земли родной, реки красивой, старца Чернобыля и жителей своих, которые его чуть старше были.

И он их тоже всех любил: Чернобыль, реку, лес, свою украинскую землю, людей, что строили его, особенно – детей.
Старик в усы седые улыбался, видя, как радуется юный друг смеху детей, их шалостям и играм.
Чернобыль понимал, тот сам ребенок. 7 лет для города – не срок. Всё впереди и только впереди, да позади нет ничего, кроме пелёнок, не то что шлейф, как у него.

А юный друг, о прошлом его слушая, о будущем своём мечтать любил: о том, как возмужает, разрастется и под крыло окрепшее своё укроет он Чернобыль древний со всею длинною историей его.
– Тебя всегда любить я буду, – он старцу говорил.
Чернобыль ему верил, он сам его любил.

Мечтал о славе юный Припять: хотел, чтобы о нём услышала любимая страна, а может, и планета даже. А с ним и города окрестные тогда не очень–то знакомы были, не то что вся Земля...» – Остановись, Певец, постой.
Как многое в миру стремится к Славе. Но Слава не всегда нежна. Бывает и нещадна Слава: безызвестность – Жизнь, известность – Смерть.

«…Чернобыль мирно задремал в ту ночь, дыхание реки любимой слушая...»
Смотрела вечность, звездами мигая. Земля готовилася семя прорастить, чтоб урожай для Жизни людям дать.

«...Ночь тихая весенняя была, она Чернобыль мягко обнимала и сладостные навевала сны. Загадочные шорохи Весны будили древние воспоминания, как будто оживавшие в ночи.
А может, это были и не сны? В ночи так много сказочников пробуждалось. Что ни валун, что ни росток – уже сказитель дивный, не говоря об обитателях рек и лесов, где мавки и русалки жили и много всякого того, что колыхало Душу, когда Чернобыль был юнцом.

Теперь же всё это было как давний сон. Благоуханное очарованье ночи лишь убаюкивало старика.
Сосед же юный угомониться всё никак не мог: деревья шелестели, пели птицы, весь город будоражила Весна.
Там молодежь смеялась и жила...»

– Постой, Певец, Песнь впереди страшна, а здесь... Как ночь весенняя чудесна и тиха! Пусть всмотрится и вдумается Человек.
За руку Человек со Смертью взялся, не думая, что он – часть общей Жизни. Превыше всего Жизнь свою ценя, он смерть для личной выгоды изобретает в уверенности, что она – слуга, что Смерть покорно все его приказы выполняет, не видя, что за мзду она с него берет.

«...Но вот стрелки часов перешагнули грань и с 25 вошли в 26 апреля, в ночь роковую...
Никто, из жителей о том ещё не знал. Всё знали: наступила ночь, потом наступит утро и с ним дела, отложенные с утра.
Стояли в изголовьях людей будильники, заведенные, чтобы поднять хозяев утром...
Но счёт уже они вели другой:

00 часов 10 минут – кто спит,– кто только собирается ложиться, а кто работает...
00 часов и 45 минут– пожарники в наряде. Они шутили. В них молодость бурлила и весна…
1 час 02 минуты – там кто–то книгу отложил, чтоб завтра дочитать, а там ребенок вскрикнул. Что–то ещё... У каждого пока ещё своё...
1 час 10, 1 чаc 15 – вели отсчёт часы в Чернобыльской ночи.
Кто думает, что приближается минута роковая?
Кто ждёт, что именно в его Судьбе пробьёт она?
1 час 19 – неумолимо стрелки часов Чернобыля шли к роковой отметке.
1 час 20 – совсем чуть–чуть осталось до неё...
1 час 22 – …
1 час 23! – Взрыв грянул: гром и грохот!!! Прорезал тьму Огонь! Взметнулся столб в небо пламени!...»
То выход Смерти на арену был, её пришествие на Землю.

«... Жизнь ахнула!!

– Посторонись! – врубилась в неё сходу Смерть.
Чернобыль древний содрогнулся: не видел он ещё бесплотной Смерти, прозрачно–невесома и мягка, но от удара Смерти этой Жизнь пошатнулася сама.

– Как смела ты? – взметнулась Жизнь.
Планета замерла: что будет?
И триумфаторное клокотанье Смерти:

– Меня сюда призвали люди...»
Так в миг единый оборвалась история двух городов на Украине, и началась история Чернобыля для всей Земли.
«...Разорванная ночь застыла в ужасе, пропали сказки, шорохи и песни: всё перекрыл и блеск, и треск Огня. Горел 4-й блок атомной станции...»

Смерть неожиданна была и так сильна, что Жизнь ни заслониться, ни осмыслить не успела, как Смерть её в Чернобыле смела, отчетливо отбив границу Жизни – Смерти в истории украинского городка.
А Человек всё жаждет подчинять, на службу ставить, Властелином быть, в гармонии с Природой жить не хочет. Руководимый жаждой Смерти всё убивал, всё убивал... И вот на Мать занес он руку.

«... 1 чac 23 – минута роковая, судьбу разбившая на «до» и «после». Что было «до», нелепо отломилось и быстро погружаться в прошлое пошло. Что «после» будет, не знал ещё никто.

Минута замерла уже в истории.
1 час 25 – это другой Чернобыль: начало и Бессмертия и Смерти.

Огонь плясал в Чернобыльской ночи. Пламя лизало небо, рвалося вверх и вширь, чтоб захватить ещё.
Что поднималось в том огне, что исчезало в нём уже?

Чернобыль видел, как силен удар. Eмy вначале даже показалось – Смерть победит, не удержаться Жизни на Земле.
Но нет, Жизнь срочно собирала силы:

– Я буду защищать свою планету.
Чернобыль понял: будет битва.
Взвыли сирены, тревогою пронзая спящий город.
От боли взрыва юный Припять в шоке был: недоумение и боль в глазах его застыли.
Пожарники с Огнём уже вступали в бой.
На улицы выскакивали люди, чтоб посмотреть, случилось что?
Так новый день пришел, так наступило утро среди ночи, будильники здесь были ни при чём...» – Певец остановился, не в силах виденное переживать.

Пожаров много на планете нашей. Огонь довольно часто людям мстит. Обрушивается он на человека, чтоб погубить.

Он знает – все его боятся, он знает свою силу, свою мощь, смертельный Человеку предлагая поединок, бросая вызов жаркий свой.

Но есть Отряд Отважных на Земле, который вызов этот принимает, весь гнев Огня перенимая на себя. Пожарники с Огнём в открытый бой вступают, живой стеной отгородив всех от Огня.
И жаркий между ними бой идет: Огонь-Пожарники, Пожарники-Огонь... – смертельный честный бой.
Пожарники пока что, побеждают.

Огонь боится их и уважает за вызов дерзкий, что они ему в ответ бросают, чтоб вырвать у него из рук других. Он восхищен их мужеством, не понимает, откуда сила в них такая, чтоб сам Огонь избрать соперником своим.
О тех парнях в Чернобыле расскажет пусть Певец.

«…Пожарники вступили в бой с Огнём за город, за людей, мысль о себе отбросив. Кидалось пламя им в лицо, не подпускало близко. Огонь выталкивал обратно их, своих соперников отважных. Он будто их предупреждал: «Бегите, парни!

Я здесь не один! И рядом с нею даже я не страшен. То Смерть сама! И Радиация – ей имя.
Они не слушали, за ними город был. Им надо было уничтожить пламя, чтоб не смогло оно всю станцию обнять, тогда – конец...»

Задумал Человек заставить Смерть служить. Вот Смерть и сослужила ему службу.
«… – Ха, радовалась Смерть. – Я победила, меня ни пулей не возьмете, ни танком. Меня убить нельзя. Я – Смерть. Оружья нет у них против меня. Невидима и непобедима. Кто вступит в бой с невидимою силой, еще такой, как Я!» – и яростно набросилась на тех, кто первым руку на неё занес.

Ребята падали. Их Смерть уж напоила. Проникла в мозг и в кровь, уже сидела в них, вцепившись крепко, хотя и двигаться ещё могли и говорили, но Смерть уже прибрала их к себе. И Жизнь, что, час назад бурлила в них потоком, была не в силах оказать сопротивленье, такой лавиною обрушивалась Смерть.

И обнимала их, и хохотала, победу празднуя уже.
Но падали одни, вступали в бой другие.
– Что толку в том, что вы Огонь уймете? Меня вам не унять, – грозилась Смерть. – Я –на свободе!
Чернобыль думал, что он знает, что такое Смерть. За несколько веков не раз он с ней встречался, мог описать её, мог рассказать о ней, но то, что было здесь...

Что говорить, он видел раненых и умирающих людей, но раненую Жизнь увидел он впервые, хотя слыхал – у Жизни раны уже есть.
Огонь в ночи тянул людей к себе. Всегда притягивает взоры всепожирающая красота Огня. А здесь шёл бой за станцию, за город.
На улицах и окна настежь распахнув следили люди с восхищением и страхом за поединком Человека и Огня.
И поединок этот наблюдая с уверенностью в силе Человека, люди не ведали – не знали, как много в том Огне у них у всех горит, что смотрят на Костер они, в который Судьбы их попали – их там корёжило уже – а люди этого не понимали и думали, что смотрят на пожар в ночи.

Не знали люди, что тот Огонь не прост, что Смерть сама с Огнём тем вырвалась наружу, и то она облизывала губы, готовясь к длинной трапезе. И выползала... и уже ползла... на них невидимою тучей. И город их уже приговорен той Смертью.

Но в самой гуще парни бились с ней. За город встали, а получилось – за Планету.
– Спасибо, дети, – им сказала Мать.
Что думала она, боль затаив–зажав и глядя на разорванное тело Ночи, сгустившееся клочьями вокруг Огня, в котором все ее очарование сгорело? Ночь эта – часть ее самой была, как всё и вся, что происходит на планете…

С тex пор, как Человек за руку с Смертью взялся, желая, чтоб она ему служила, он в Доме Жизни Смерть растил.
Всё думал, всё искал, чтоб сделать Смерть сильней, всё мало Человеку было Смерти, тянул её к себе он как магнитом...
И притянул саму Стихию в Дом собственный. И вот она пришла! Явилась посмотреть, кто так усиленно её зовёт к себе.
Пожалуйста! Встречайте, люди, гостью, а может быть, хозяйку будущую на Земле?

А оказалось, Человек её не ждал. Он жить хотел. Но плохи шутки с Смертью для тех, кто смертен сам.
– Я не могу молчать, – Певец сказал.
« … Приборы, что успокоенья ради, приставил Человек, следить за Смертью, чтоб планы её – тайны знать, врасплох были захвачены Стихией, такой не ожидали они силы.

Шарахнулись приборы вправо и застыли: их Смерть зашкалила, они были мертвы.
Лишь те, что в отдаленье были, затрепетали все, забив тpeвогy!
– Опасность! Человек, беги! Смерть вырвалась из преисподней невиданной доселе тучей и всё ползёт, ползёт... Не справиться с такою массой! Человек, беги!

И тем, кто понял, стало страшно: из взорванного блока, будто сдвинув люк из преисподней, на Землю лезла Смерть сама...
– Что делать?
– Ничего, сказала Смерть. – Защиты нет у вас, оружия – тем более.
– Как побороть тебя?
– Никак. Я – Смерть сама, как вам убить меня? – и засмеялась, и на людей набросилась.

И обволакивала их, и проникала, впуская яд.
Напитывала воздух Смерть и, покидая утихающий пожар, захватывала город постепенно...»

Пожар в Чернобыле. Чернобыльский пожар – его мертвенный блик невидимо скользнет по всей планете, и годы долгие спустя он будет возникать в судьбе людей, как приговор смертельный.

«...Изорванная ночь безмолвно наблюдала, как заревом малиновым полнеба охватив, фантастику и таинства перекрушив–разбив, в нее врастала Быль, ошеломлявшая своею силой жуткой.
Теперь она не просто ночь весенняя, теперь она – Чернобыльская ночь... « – Певец остановился.
Он силы должен был собрать, чтобы картину дальше рассказать.
Сам Человек свою Беду взрастил. Дом Жизни – стал питомник Смерти. Производитель Смерти – Человек. Он ради жизни собственной поверил в силу Смерти.

На что надеясь? Что в искусственных тисках она останется навечно? И вечно будет ждать приказа Человека? Но вечного нет на Земле.
И вот она рванулась посильней, и на свободе Смерть заклокотала:
– Владычицей Планеты стану – Я!

«... Сосед Чернобыля не мог прийти в себя, не мог понять, что обнимает, и в него вползает – что?
Чернобыль сам опешил от объятий Смерти. Он много видел, много знал, но то, что увидал сейчас, с лихвой века перекрывало. Его никто не разрушал, его, как бедного юнца, никто не ранил даже. Он был таким, как был.
Смерть даже на него не нападала, а просто убирала Жизнь, просачивалась, как вода проходит сквозь песок прибрежный, и дальше шла, внедряясь внутрь.

Что будет после, он не мог понять, но знал: ему не защититься, он убежать не мог. И молча принял кару на себя.
И видел город, как перерождается он сам: Смертью пронизанный, становится он Смертью, и Смерти помогает, Жизнь любя.

Столько веков он прожил на Земле. Видал и радость, и беду, разрухи знал, и войны, но никогда убийцей не был сам. И жутко стало Старцу – кем он стал. Не знал, что уготована ему судьба такая.
– И сердцем и душой я – за тебя, – он Жизнь поддерживал.
– Я знаю.
Очнулся юный Припять:
– Я живой?
– Мы живы оба, друг, – сказал Чернобыль. – Нам крупно повезло, ребята загасили пламя.
– Но я насквозь пропитан чем–то. Ты посмотри, и ты. Мы умираем?
– На долгую теперь с тобой обречены мы жизнь, дружок.
– Тебя я слышу, но не понимаю. И почему малиновое небо? И почему мне страшно от него? Закат такой или восход?

Откуда этот свет? Впервые вижу.
– Я тоже не видал такого никогда.
На месте, усмирённого пожара разверзся ад: светилось лоно Смерти беспламенным малиновым огнём:
– Надеялись держать меня в тисках? Не выйдет! Нет тисков для Смерти!
– И что же будет теперь с нами?
– Ты станешь мной, – вступила Смерть в их разговор, – ты будешь убивать. И люди проклянут тебя, мальчишка.
– Что говорит она, Чернобыль? Кто она?
– Отныне – госпожа твоя, хозяйка я твоя. Ты на весь мир прославишься, как город Смерти.
– Я смерти не хочу. Я жизнь люблю, – пытался защищаться Припять.
– Люби, – и Смерть захохотала, охватывая город от начала до конца.
– Как смела ты его убийцей сделать? – Чернобыль ей сказал; – ему 7 лет всего от роду. Для Жизни люди строили его, не для тебя.
– Забудь о том, старик. Он – мой, он – это Я. У нас одно теперь с ним имя.
– Не будь жестокой, не губи юнца. Не справиться ему с такою ношей – прославиться убийцей на весь свет.
– Старик, я не сама пришла сюда. Меня здесь тоже поселили, люди. Я, как и он, создание людей.

И вот в глаза им глянуть захотела. Но взгляд им мой, видать не по нутру. Тебе и другу твоему я тоже не по нраву. Но ничего, ты тоже мною стал.
Чернобыль раньше часто удивлялся, когда Чернобыльской именовали электростанцию, он был к ней не при чём – там Припять правил. Теперь об этом вспомнил он.
Поднялся древний Старец, помолодел, глаза его воинственно сверкнули:

– Нет, Смерть, мою ты Душу не убьёшь. И друга я не дам тебе в обиду. Я уже пожил, он совсем юнец.
– Всё это, парень, только страшный сон, – прикрыл он друга юного собою. Потом своими древними руками закрыл непонимающему отроку глаза и на себя взял бремя жуткой славы: «Пускай, подольше не узнает он, что люди сотворили с ним.»

Теперь Чернобылем назвалось всё.
А вместе и реки любимой имя прикрыл, чтоб не трепала Смерть его.
И мир узнал: в Чернобыле Смерть вырвалась наружу...»
А Человек считал, что он Владыка, что Смерть всё будет исполнять и подчиняться полностью Владыке, что изобрел её.

«... Закрыли люди окна свои, двери. Но, Боже мой, сочилась Смерть сквозь стены.
Спасенья не было нигде... от радиации.
Не все смогли поверить в это сразу:
– Где Смерть? Мы никого не видим, ничего. Ничто вокруг совсем не изменилось: часы, игрушки, безделушки – всё, как вчера, не поменяло даже цвет. И город, тот, что был, и люди те, что были...

Обугленный всего один лишь блок у станции, да лес за городом немного порыжел. Где Смерть?
А Смерть была вокруг. И на вещах, родных ещё таких, до боли близких, уж проступал её оскал... невидимый...»
Так радиация входила в жизнь людей, ещё вчера о ней читали только в книгах: невидимо–бесшумно и легко, ломая видимо и беспощадно всё.

«... Ни защититься, ни остановить нельзя.
Спасение одно – бежать от Смерти этой!
– Всех вывезти, весь город! – был приказ.
– Что толку в бегстве, ведь уже я с вами...
– Всё бросить!
– Вам не бросить всё...
– Ничего не брать! Смерть, смерть вокруг, на всём её оскал.
– Не убежать вам от меня. Уже я в вашей Жизни. И только вместе с ней меня вы сбросите, но то есть – мой Триумф.
Я в платьях ваших, в ваших волосах, и вас пометила...
Бежали люди от родного города, бежали люди от всего, чего хозяевами были. Всё оставляя за чертой Чернобыльской. Её пересекая уже нищими.
– Я догоню вас, я теперь на воле, – глумилась Смерть над городом, глумилась над людьми...»

Эвакуация – всегда несчастье: шок и растерянность, и слёзы, и разрыв. Эвакуация – всегда от Смерти бегство, но здесь даже оно было иным. Не тем, что помнили ещё отцы и деды, внешне – бесцветней, внутренне – страшней. Здесь враг не виден был, а стены – не защита. Родные стены – сами стали враг. От города, просто от стен бежали люди, и не с вещами, а от них.

Опасности не чувствуя, не видя, шли через лес, который стал от Смерти рыжим, в уверенности, что сбежали от нее.
«... – Куда вы будете бежать, когда я обниму Планету?  –кричала Смерть вслед беглецам.
Детей убрали, женщин, стариков. Остались только те, кто мог сражаться.
– Меня все покидают, почему? – спросил Чернобыля друг юный. – Они всё бросили, что сделали им их родные вещи?
– Сказали, на три дня они уходят, – Чернобыль успокаивал юнца.
– Они вернуться, обещаешь, да? Я не хочу здесь быть один, – с решением таким не соглашался Припять. – Люблю детей, их шалости, их игры. А в воскресенье в школе кросс «Здоровье» должен быть. Хочу улыбки видеть, а не слезы, смех слышать, а не плач и крик.

Люди – мои друзья, куда они уходят?
– Друзья? – и Смерть сильней свои объятия сомкнула.
– Спи, скоро всё узнаешь сам, – ребенка убаюкивал Чернобыль. Но знал старик, не век же спать ему, проснётся и поймет, что он – убийца, что бегством от него спасали люди жизнь.

Бежали люди, уходили навсегда...
А им навстречу – в черту зловещую вступали идущие на бой.
– Я уничтожу всех, – шипела Смерть. – Не город, домом станет мне Планета.
– Ты погоди ещё плясать победу, – сказала Смерти Жизнь. – Посмотрим – кто кого.

И страшен Смерти был в ответ оскал:
–Запомни! Лучших вырву у тебя...
– Как вышло так, что Человек стал в твоём Доме Смерть растить? – спросил старик у Жизни.
– Потом поговорим, сейчас надо сражаться.
– Держись.
– Держусь, – сказала Жизнь.

В Чернобыль! Срочно! На войну со Смертью!
И люди шли.
Колонны шли, всё на пути сметая, движение всё на дорогах перекрыв. Рядами шли туда и в одиночку, без отдыха, сцепив сердца и зубы. По расцветающей весною Украине в Чернобыль шли, им не известный. Шли, чтобы Жизнь свою с ним перевить навечно или оставить здесь совсем.

Крути–крути–крутилися колеса. Безостановочно в Чернобыль шли бойцы...»
Не приведи Господь, попасть под те колеса, что на Смерть в бой идут – сомнут: у них на остановку права нет, там впереди война. Война всегда была войною от самого начала до конца.

«… А смерть невидимою гидрой извиваясь, на Землю выползала и ползла–ползла... и по живой Планете расползалась:
– Теперь, со всеми мы поговорим...
Чернобыль мертв уж был. Он Зоной Смерти стал. Она в нём Жизнь убила и изгнала и поселилась в нём, в его соседе юном: единым их своим считая домом.

И Человек, создавший эту Смерть, помочь ему не смог, бессилен был перед своим твореньем.
Горько вздохнул старик: что говорить?
Прожив не год, не два, а несколько веков, приговорен бесплотной Смертью в мгновение одно.
Столетия, что прожил он до этого, скользнули в памяти, как сон. Кто только не владел Чернобылем за долгую историю его, но это были люди, а не Смерть.

И сколько лет ему, а может быть – столетий, стоять и ждать, чтоб воздух, дождь и ветер профильтровали Смерть, которая засела в нём.
Наверное, в руины превратится он, так этого и не дождавшись.
– Зачем так горестно, – пыталась успокоить Жизнь. – Может, ещё я вылечу тебя.
– Буду надеяться, – сказал Старик.
Он знал давно, что люди враждовали; меж собой, с тех самых пор, как помнит он себя. – И он уже привык к войне людской. Но здесь, сейчас, он видел битву двух стихий, он стал ареной битвы Смерти с Жизнью. Шёл бой за право обладания Землёй.

Кто победит, не знал ещё Чернобыль.

А Смерть бушует, Смерть поёт победу, летит, ползет... с секундой каждою напитывая Землю всё больше, глубже... впиваясь в кустик каждый, в каждую травинку, пронизывая всё собой.
– Остановить ее, – взмолилася Планета. – Погубит...
– Но как её остановить?! – не знали.
При приближенье к ней отказывало всё, что было создано руками человека.
С ума сходили роботы, застыв в неловкой позе, их механический рассудок не в состоянье выдержать был смертоносной мощи и превозмочь страх перед ней.

– Твои мне механизмы не страшны, – смеялась Смерть над человеком. – Игрушки для меня – твои изобретенья. Вы драться можете и побеждать между собой, а не со мной. Стихия Я. И лишь стихия может идти против меня. Здесь только Жизнь сама – противник мне единственный, – Смерть тешила себя. – Вы думаете, что вы знаете меня? Вот здесь, в Чернобыле, до моего прихода, как бы в насмешку, за 3 дня учения по школам проводили, Гражданской их назвали обороной. И что? Где оборона та, когда я появилась перед ними?

И так будет всегда: теория – не практика, друзья.
– Давай, поговорим, как равный с равным, – Жизнь предложила Смерти.
– Но мы не можем быть равны. Ты Богом создана, Я – Человеком.
– А может, кем другим?
– Какая разница, кто Человеку помогал, – Смерть усмехнулась. – Мы по–любому не равны: ты на свободе, я – в тисках и склепах. Но если выйти мне на волю всей, с тобой нам не о чем уж будет говорить.
Жизнь согласилась с ней.

– Её убить нельзя, нам, это не под силу, – за головы схватились люди.
И заражалися земля, и воздух, и вода.
Планета начинала покрываться смертью. Должна была погибнуть Жизнь.
На род людской Земля взирала:
– Я жизнь вам, вы мне – смерть в обмен?
– Что делать, слаб ваш Человек чтобы со мной тягаться, – над Жизнью и Планетой издевалась Смерть.
– Захоронить! – принял решенье Человек. – В склеп заточить. Пусть в склепе скалится.
Так с Смертью в бой вступила сама Жизнь. И началась работа.
– Вы что?! Со мною драться?! – кричала Смерть. И крепко обнимала их, и заползала, Жизнь убивая в них, уже сидела, вцепившись яростно...

Одна, вторая, третья...
А Смерти мало всё, давай ещё!
Всегда бывает так, когда оружья против Смерти нет...»
– Остановись, Певец, передохни. Песнь страшная твоя, не в силах люди её без остановки слушать. Ужасно, видеть Смерть в разгуле такой силы.
«... А те, кто был в союзе с этой Смертью, кто ей позволил дверь открыть наружу – они в укрытьи. Ждут, кто победит:
– Я не могу сказать, что я виновен. Да и при чём здесь я?
– Ни ты, ни я здесь ни причём. Мы делали всё так, как надо.
– Об этом хватит. Всё.
– Виновные всегда найдутся.
– А правду о случившемся сказать нельзя.
– Нельзя. Народ тебя казнит. Меня прихватит тоже.

– Что делать?
– Скрыть.
– Но как такое скроешь?
– Как только можно, так и скрыть.
– Но жизнь людей в опасности, – раздался тонкий голос. – Сказать хоть надо им...
– Что?!
–Товарищи, в порядке всё. Нормально всё, товарищи.

Укрыв себя, укрыв своих детей, других укрыли Ложью...»
Так Ложь в Чернобыле переплелась со Смертью и вместе с ней в историю Чернобыля вошла.
Спектакль она сыграла здесь отменный: какие маски! грим какой! костюмы!
И в главной роли – Власть! К порядку призывает всех, к спокойствию.
Не в первый раз скрывать ей Правду от народа.

«... – Будем надеяться, что обойдется и на этот раз. На самотёк такое дело мы пустить не можем. Смерть победить необходимо. А Правду скрыть, закрыть, убрать, убить и уничтожить.
– А с Правдой вместе уничтожить подвиг тех, кто Землю там в Чернобыле спасает, – сказала жестко Правда.
– Ну, это уж детали, – решила Власть.
Но встала над Землёй Чернобыльская Правда.
И испугалась Ложь.
И Власти страшно стало.

– Не хватит сил тебе, чтобы убить меня, – сказала Лжи Чернобыльская Правда. – Жутка я слишком и сильна.
Ложь усмехнулась:
– Это да. Но для людей невидима пока. Сам по себе беспомощен здесь Человек: он просто совершенно ничего не ощущает. Ем
– Не трудно скрыть?– переспросила Правда. – Здесь ты ошиблась. Меня скрыть невозможно. Насквозь пропитана я Смертью и болезнью, слезами–болью матерей и жен. Я в тех, кто воевал, и кто воюет, в тех, кто ушёл и кто ещё уйдет... И долго буду, скорбно я стоять над всей Землёю.
– Конечно, – согласилась Ложь, – совсем тебя скрыть не удастся, но есть приём испытанный и верный, – и тёмный флёр набросила на Правду Ложь. – Вот так, сестрица, выглядишь ты лучше.

И руки крепко повязала Правде Власть:
– А так спокойней будет нам с тобой и проще.
« Авария в Чернобыле...» – так доводили всем. Казалось, о Чернобыле не умолчали.
Но факты можно прилизать, подбрить и даже выбрить, прическу сделать, нацепить парик. Работали цирюльники умело...»
– Певeц! А может быть они были правы? Сказать всю правду разве можно людям, когда не может Власть их всех спасти? Проблема – в Силе Духа Человека.

И всё ж...
«... – Что делаете вы? – к цирюльникам взывала Правда. – Живые люди там, Земля родная ваша. Совсем не шутка то, в Чернобыле что происходит. Погибнет Правда – погибнут все, и вы не исключенье в том числе...»
– Позволь, Певец, сказать мне слово:
Как часто и во все века казнили Правду люди на Земле, желая чтоб никто её не знал, не видел, чтоб умерла она.
Но Правда – это птица Феникс. Её убить нельзя. Она из пепла возродится, как возраждалася всегда.
А те, кто зрителем стоял или казнил?
– Ох, не завидую я им, – сказал Певец.

«... Чернобыль много понял за те дни. И видел он ребят, что Жизнь в Огонь бросали, его спасти пытаясь и людей.
И видел тех, кто первым убегал, спасая жизнь свою, трясясь за свою шкуру, бросая остальное всё на произвол:
– и ликованье Смерти, и решимость Жизни, позвавшей лучших из своих рядов;
– и их, на зов пришедших самой Жизни, и в бой вступивших со Смертию самой.
И видел Власти страх смертельный за свой авторитет, за свой покой.
И видел, как в углу лежала Правда с руками связанными и зажатым ртом.
И видел Ложь в одежде чистой Правды.
И видел, кто – за Жизнь, а кто – за Смерть стоял, и кто здесь оказался слепой жертвой.
И гибель собственную видел он, и друга юного, что бредил рядом.
И видел тех, кто выгоду имел, не понимая, с кем имел он дело...

Разверзся Ад. И всё, что раньше было так или не так, и с виду заодно и с виду против, теперь, смешавшись в один общий ком, во многом распадаться по другому стало, не так, как было до того. И люди, в ужасе перед такой бедою, забыли обо всём и оказались в облике своём...»
– Ты прав, Певец. Пред ликом страшным Смерти со всех спадает лоск и те одежды, что являются чужими.
«... Чернобыль видел, кто из них есть кто, что было главным для кого.
Чернобыль видел всё...» – Певец остановился, он вновь и вновь переживал тот роковой апрель.

«... Переступив через Чернобыль, пришел в страну Советов Первомай!
– В одежды праздничные весь Союз оделся, все до одной республики его на улицы нарядно вышли.
– Да здравствует! Ура! Ура! – с Востока Дальнего катилося на  Запад…
В Чернобыле шёл бой! И днём, и ночью – бой! Там улыбалась Смерть, там гибли люди.

А по Союзу – Первомай! Гром музыки, шары, призывы!
– Да здравствует, Народ! Да здравствует, великая страна! И Власть да здравствует, страны огромной...»
Протестовали против всех властей, кроме своей, народной и любимой, в защиту выступая сразу всех угнетённых и, трудящихся в том, несоветском мире.
Так ежегодно демонстрировал Союз свою с трудящимися мира солидарность.

И для Союза это праздник был: Союз пел, танцевал, вино пил за свое здоровье.
«... В Чернобыле ребята пили Смерть за здравие страны и всего мира.
Трибуны улыбались, мимо них потоки плыли грандиозные людские с портретами, с которых стерли пыль.
И транспаранты колыхались, и цветы, и много бутафории идейной о светлом будущем родной Земли.
Как будто кто разжёг по всей стране костры: одним трибуны все сияли цветом, одним рубиново–малиновым огнём.

В Чернобыле Смерть отмечала праздник, готовясь захватить планету.
Уверенно шёл по Союзу Первомай, где Власть всегда была с Народом вместе.
– Авария в Чернобыле?.. Так что? Сколько аварий было на Земле.
В Чернобыле ребята отдавали Жизни, чтоб светлым было будущее у людей.
Хотя бы об Урал споткнулся Первомай, но нет, шагал на Запад без единой остановки.
Где Власть могла, она устроила ему парад: военные трибунам козыряли лихо.

В Чернобыле колонны тоже шли, но... в бой!
И демонстрация была халатности и Лжи жестокой.
И был парад, как полагалось по стране: Бездушие честь отдавало Власти.

Взирала Власть с малиновых трибун: какая сила у меня, я всё могу...»
– Действительно, Певец, так всё и было.
Тот Первомай запомнится надолго: по Украине, в воздухе, которой витала Смерть, колонны шли в защиту всех рабочих мира.
Неведенье слепое не в первый раз сыграло с Человеком злую шутку. Когда б снаряды, пули, кровь, увечья, а так…
Нормально с виду, всё. Прекрасная погода, как назло!

«Смерть торжествует, носится над всеми, ей на руку, что все вокруг молчат.
– Толкаешь тысячи в мои объятья. Спасибо, Первомай! – она кричала.
– Не я, а Власть, – пытался защититься Первомай.
Злорадно ухмыльнулась Смерть и на колонны, празднично идущие, спустилась мягко, вонзая щупальца в понравившихся ей.

Союз закрыл на то глаза, а Первомай поник. Он помнил, кем и для чего рожден и с кем быть должен солидарен. Ему вдруг захотелось молча постоять, а не маршировать и не кричать.
Такой картины Первомай ещё не видел никогда: в дыханье мертвой пустоты кипели майские сады.
Ему в глаза смотрел Чернобыль.

– Власть хороша, что мне дала и силу, и свободу, – смеялась Смерть людям в глаза...»
Народ правду не знал и долго не узнает. Народ знал только то, что скрыть было нельзя.
«… Не улыбался Первомаю древний Киев, он пред Чернобылем склонил главу:
– Мы оба, старики давно, седые, что только не познали на своём веку. Что значит Первомай для нас – мальчишка. Он как пришел, так и уйдёт. Он сам ещё не понимает: здесь не Народ, здесь Власть гуляет.
– Всегда с Народом праздновала Власть День солидарности трудящихся Планеты, – ему Чернобыль отвечал.
– Мой старый друг, – Киев вздохнул, – Народ здесь не при чём, не знает он, что гибнет Жизнь и Смерть вовсю гуляет.

Чернобыль помолчал, потом сказал:
– Спасибо за поддержку, тебя я понимаю. Но знаешь ты и знаю я, что в той стране, где мы сейчас, принадлежит Народу Власть.
– И ты, мой друг, поверил в эту сказку, как все они, – на толпы Киев показал. — Я ближе к Власти, старина, и потому я знаю: свою свободу празднует Народ, ликует – в стране Хозяин, а Власть – слуга, Власть у него в руках.

Но Власть есть Власть во все века и времена! И в этом все дела.
– Власть маску на себя надела, так получается тогда спросил Чернобыль удивленно. Как будто бы она – слуга, а тот, кто служит ей, как будто бы – Хозяин?
– Как управлять легко тогда, ты понял, старина?
– Но как хитра!
– А как коварно. Попробуй разберись:

Власть на трибунах, возвышаясь над Народом, ему рукою машет, что Слуга – она, что в радости и в горести всегда с Народом:
– В День всех трудящихся с Народом вместе – Я! Единственная цель – счастье людей… Главный Закон – воля Народа... – Такими вот словами скрутили набок голову не только Первомаю.
– Досталось, видно, и моей, – открытию Чернобыль поражался.
– А как же быть? Я со своею тоже долго разбирался.

А Первомай – он что: пришел – ушёл, какие там разборы. Вот так и не заметил Первомай, как Днём он солидарности с Народной Властью стал, а не с трудящимся народом.
Теперь он праздник, а, не забастовка. А бастовать, скорей  не праздновать его.
– Ура! Великому Народу! – с трибуны раздалось.
– Власть громогласно прославляла свой Народ за то, что не мешал ей наслаждаться Властью. Пускай ликует и поёт.
– Да здравствует, народа Власть, единственная справедливая на всей Земле огромной, – к ним донеслось издалека.

– А это вот – народ. За то, что Власть он прославлял, он выходные получал. А Власть страны в руках трудящихся и не была, другие руки её держали крепко.
– – скандировали в городах и селах.
– Свобода полная в нашей стране на проявление любви к советской Власти, а больше ни к кому и никуда.
– Смешно: с Народом вместе праздновала Власть День солидарности людей, что не имеют Власти. Как раньше этого я не видал? – седой Чернобыль сокрушался. – Так получается, что Первомай...
– Есть Власти бал, – Киев прервал.
– Бал Власти?
– На 6–ю Света часть. Вот так и замаскировалась Власть: себе устроить бал и дать Народу праздник – пусть думает, что он руководит страной – убив двух зайцев сразу, а люди говорят – нельзя.
– Во все века, – вспомнил Чернобыль, – скрывалась Властью Правда от Народа. Но здесь лицо своё, себя всю скрыла

Власть.
Шёл по Союзу Первомай, купаясь в праздничных знаменах.
И плыли в воздухе моря цветов.
– А у меня собаки брошенные воют, – Чернобыль Киеву сказал.
– Держись, мой друг. А если что... Запомни: я – с тобою.
– Пронизан Смертью ты и я... что за веселие вокруг, победные знамена? Мы умираем, а они смеются, а они поют, танцуют и ликуют. Но почему? – В полубреду спросил Чернобыля друг юный.
– Здесь Власть свой ежегодный отмечает Бал.

Не понял Припять, он был слишком мал. – Ты говорил, что это, сон. Какой же сон?! Собаки… слышишь? Их бросили хозяева. За что своих любимцев обрекли на смерть, на муки?
« Как юн ещё ты, отрок мой родной, – на друга с жалостью смотрел Чернобыль. – Их бросили за то, за что и нас с тобой». –

А вслух сказал:
– Приказ был – всё оставить нам.
– Там песни, музыка, здесь – вой.
– Здесь – бой, – сказал Чернобыль.
– Я тоже праздник ждал. Вздохнул старик, как объяснить юнцу всё то, что происходит?
– Считай, что ты не приглашен на Бал, – ему Чернобыль отвечал.
– Птицы кричат, как будто мертвецы, – со страхом Припять прошептал.
– Они действительно уже мертвы.
– Они ещё летают.

– Ещё... но всё, уже в них Жизни нет.
– Такого не бывает,
– Мы всё обговорим с тобой потом. /Теперь на это время – у нас будет/. Спи, отдохни ещё немного. Сейчас тебе надо прийти в себя.

– Да здравствует, советская страна! – неслося отовсюду. – Не мог остановиться Первомай: Да здравствует, страны своей Хозяин! Ура, Хозяину! Ура! – светом малиновым светилася страна.
– Как можешь петь и ликовать? – не выдержал Чернобыль. – Здесь Смерть вокруг, мой юный погибает друг, и я с ним вместе погибаю, а ты: «Да здравствует! Ура!»

Кому «Ура!» и «Здравия» кому желаешь? И услыхал в ответ:

– Я здесь – не я. Меня здесь лихо подменили. Я – праздник тех, кто за тебя, и голову склоняю перед ними.
Я шёл, не зная, что здесь Смерть. Прости меня, старик Чернобыль. Мне страшно, глядя на тебя. Но есть приказ, и я кричу: «Ура!», хотя в Душе совсем другое.

Но видишь сам, рядом с тобой не весел я, однако не могу остановиться: «Ура, товарищи! Ура!» – бравада глупая моя. – И Первомай поник. – Хотел я быть с тобою рядом, но Власть есть Власть, пойми. Я преклоняю пред тобой колена.
Я тоже, видно, мертв, меня, наверно, нет, лишь бутафория осталась.

А ты, старик, Герой! – и Первомай перед Чернобылем склонил свои знамена.
– Один – за всех, и все – за одного! – скандировали в городах и сёлах.
Прервать свой бал Власть не могла. В День этот она почести во всём Союзе принимала.
– Любимой партии – Ура!
Народ на бал был приглашен, как хор, Власть прославляющий, а думал, что поёт свою свободу он.
– И счастливы в стране советской все, все до единого в нашей стране свободны...

Чернобыль был один в День солидарности Великого Союза. Он Первомай воспринял, как поминки с цветами, музыкой и песней по себе.
И только парни дрались за него, забытые, как он. Они спасали и Чернобыль, и страну, и Землю.
Чернобыль помнит их, всех до единого, кто здесь за Жизнь сражался, и он не раз ещё о них поведает потомкам.

Он помнит их в лицо, по именам, и пусть проходят годы, которыми, как дамбой, Правду перекрыть хотят, Чернобыль всё сумеет рассказать. Только прислушаться к нему и присмотреться надо.

И всё–таки Чернобыльская Правда сорвала с Власти праздничную маску. Ложь не заметила как и когда.
Но вдруг под властью трон зашатался. Пусть незаметно, но уже качался под Властью трон.
– А ну–ка, подойди ко мне, подруга, – позвала Смерть. – Меня должна ты знать, с тобой мы часто заодно бывали.
Шарахнулась в укрытье Власть. Всегда она боялась жутко Смерти, когда та поворачивалась к ней лицом.
– Ты что, подруга, нашим–вашим? – Смерть Власти глянула в глаза. – Ну, ладно, посиди пока. Но в этот раз тебе не отсидеться.
– За руку я с тобою не пойду, – сказала Власть.
– Ты и меня убьёшь, уж слишком разошлась, не разбираешь никого. И Власть тебе – не власть.
– Не разошлась. Ты не совсем здесь в толк взяла, – Смерть ухмыльнулась про себя. – Не просто Смерть, Стихия я.

Достану всех, ни с кем дружить не стану.
– Меня ты не достанешь, нет. К тебе я в пекло не пойду, я – Власть.
– А я – Стихия! Меня ещё не знаешь ты, – сказала Смерть и маску личную свою на Власть она надела. – Похоже, – засмеялась Смерть. – Вот так, подруга, выглядишь ты лучше, – и припечатала тот слепок так, что Власть его снять не сумела.

Тот Первомай началом стал её конца, невидимый, как радиация сама.
Взбесилась Ложь, а вдруг увидит кто оскал чудовищный на лике светлом Власти:
– Как ты посмела? Как смогла? Она же – Власть!
– Сама себе я Власть, и для меня нет больше Власти...

Как Человеку объяснить: пора за руку взяться с Жизнью, а не со Смертью в одну дудку дуть. Чернобыль ясно доказал, она уже не выбирает, кто против, а кто – за неё.
Шипела Смерть, рвалась из преисподней, стараясь Землю захватить, и расползалося пятно смертельное, всё увеличивая Зону Смерти, её плацдарм для битвы на Земле:
– Узнают все, что значит – Смерть сама.

А кто в укрытьи был, тот говорил:
– Народу правду говорить нельзя. Начнется паника.
– Она страшнее всякой Смерти.
– Без паники пусть...
– Убежищ всё равно на всех не хватит.

На всех хватает только пуль, а вот убежищ – нет, они для избранных.
Власть из укрытий убеждала всех, что ничего нет страшного и всё идет, как надо.
Её устами Смерть не раз вещала: «Прекрасно всё, и никому ничто не угрожает».
Народ советский верил своей Власти и продолжал жить так, как требовала Власть...» – закрыл Певец, глаза руками, он не хотел смотреть.

Но вот из клиник появились репортажи о тех, кто был в Чернобыльском сраженьи.
Продуманные и прилизанные хитро, с прической той, которая нужна.
Увы, уменья всех цирюльников напрасны были: дохнула Смерть людям в глаза.
Ни виртуозное владение пером, ни навыки редакторские Власти не в силах были правду скрыть о ... Радиации.
Как будто слово о себе самом давало сведения людям, нечеловеческую обнажая суть на судьбах тех, кто с ним соприкоснулся.

Изображенье Смерти стало видно всем.
Сквозь виртуозную прическу проступала Правда. Она кричала о большой беде, ещё не познанной страною, предупреждая всех и заклиная...
И люди стали сознавать, что Радиация совсем не шутка. Смысл слова проявлялся на глазах, как будто пыль с него неведенья сбивали.
И Хиросиму вспомнили, и Нагасаки... Казалось, что всё это далеко, но... все мы рядом... и всё здесь близко.

И стало людям страшно – за себя, за жизнь свою, своих детей и внуков.
И стало ясно всем, что надо победить, чтоб жить. Вопрос – кому идти со Смертью драться?
И тут у очень многих страх взыграл. И многие полезли в норы, себя прикрыв другими, как щитом.
Страх победить в себе самом – куда трудней, чем победить кого другого, тем более, на поединок, выйти со Стихией, ещё такой!

Когда бы только из таких род состоял людской, его бы не было уже на Свете Белом.
Поговорить о Смерти могут все, в лицо ей добровольно глянуть – только единицы. И этих единиц боится Смерть. Это – бойцы!
Какое счастье, что они имеются у Жизни.

«... Со всех сторон они Смерть окружили, ей строя склеп. Зависли сверху винтокрылые машины, забрасывая люк, через который Смерть на Землю лезла. И снизу ей заслон поставили непроходимый, чтоб не посмела выползти оттуда.
И там, где роботы с ума сходили, вступали Биороботы в борьбу, – так горестна назвала Жизнь людей, которые шли в жерло самой Смерти.
– Вам никогда меня не победить, – бесилась Смерть. – В пылинке каждой я и в воздухе, жить без которого никто из вас не может, он мной напитан весь, и по всему я полечу Земному Шару.

А воздух столь благоуханен был цветением весны и лета, что в гибельность его не верилось никак.
Но рано Смерть кричала о победе. Без перерыва бой вели ребята, калейдоскопом друг идя за другом...
Повсюду, по всей Зоне Смерти, с ней в рукопашный бой вступили люди, отвоевать пытаясь и деревья, и кусты, дезактивируя метр каждый её Зоны, чтобы ослабла Смерть.
И Саркофаг ей строили.

– Вам просто так я это не спущу: Жизнь мне свою в обмен давайте!
И шёл в Чернобыле прямой обмен: здоровые, красивые ребята ни дом, ни деньги – Жизнь свою меняли, взамен же брали –

Смерть.
Сама Земля следила с замираньем: кто победит? Страдала Мать–Земля. Болел Чернобыль у неё на теле... Как долго боль ту будет не унять.
Она благословляла сыновей, что встали на её защиту, вливала силы в них, им посылала материнское «Спасибо» и Память обещала.

Вот только Жизнь вернуть всем не могла: болезнь Чернобыля была неизлечима. Он опухолью стал на ней, и опухоль распространяла метастазы уже по всей Земле.
– Авария, – не успокаивалась Ложь в газетах.
– Авария? – склабилась Смерть. – Авария, быть может, для меня. Для вас же – катастрофа с первого дня.

Но Ложь мне на руку сейчас, друзья.
В укрытьи дальше продолжался разговор:
– А может, обойдется всё ещё?
– Дай Бог…
– Всё обойдется, ха! – взыграла Смерть, – Меня вы оскорбили этим очень.
– Но это на руку тебе игра, что ж злишься ты? – спросила Жизнь.
– Не смеет обо мне так говорить никто. Я – на свободе! – грозила–угрожала Смерть.
– Недолго праздновать тебе.
– Надеешься? – Смерть хмуро улыбалась. – Жизнь без меня не мыслит Человек.
– Но любит он меня, а не тебя.
– Зато со мной он намертво завязан: Я – детище его! – и продолжала Смерть вершить свои дела.

Чернобыль знал уже, что Смерть не победит, хотя ему теперь синонимом быть Смерти.
– Детей прекрасных вырастила ты, – сказал Чернобыль Жизни. – Ты победишь, они тебя спасли.
– Тебя мне не спасти, старик. Прости.
– Причём здесь ты? Ты только победи.
– И всё ж прости меня, Чернобыль древний, – сказала Жизнь...»

Зря Человек себя Владыкой мыслит и думает, что он сильней Природы и даже Смерть должна ему служить. Прислугой Смерть не будет. Чернобыль – грозное тому предупрежденье, что Смерть есть Смерть!
И чтоб Чернобылем не стал весь Шар Земной, Смерть надо жизнью заменить.
«... Смерть не давала строить Склеп себе. Она вредила всюду, постоянно. Набрасывалась на машины, которые сюда на помощь людям шли. Смерть быстро забирала их себе, собой пронизывая насквозь, машины становились Смертью, ее помощниками против Жизни и людей.

И люди отправляли их в могильник, и кладбище машин росло.
Но к людям шли другие…
И всё опять сначала.
И так изо дня в день.
Входили в «зону», как в невидимую воду, она пропитывала всё собой. Бойцам «сухим» нельзя было выйти из Зоны.
И потому Закон здесь был суровый: вошедший в Зону Смерти дозы Смерти своими должен был пройти шагами, чтоб не превысить дозы тех, вошёл кто в Зону вместе.

Делили люди здесь не хлеб, а Смерть, чтоб каждому по равной части было.
Смеялась Смерть бойцам в глаза:
– Я здесь везде. Меня считаете вы в «дозах», чтоб я не захлестнула вашу Жизнь. Что ж, каждый лично от меня получит свою дозу, здесь вам не спрятаться нигде.
Чернобыль видел это лучше всех, что нет защиты для жизней тех, кто должен Смерть захоронить.
Их собственная Жизнь – зашита и оружье против Смерти.
Как он любил защитников своих! Как им хотел помочь!

И для Чернобыля страшней всех смертных мук было сознание, что он могилой стал для тех, кто здесь за Жизнь стоял и больше всех заслуживает Жизни; что, их любя, он сам их убивал, что он помощником вдруг оказался Смерти.
И счастлив был старик, если они хоть где–то отыскивали в нём такое место, где спрятаться могли от Смерти вездесущей, укрыться от её объятий крепких.

За что принять такую муку его заставил Человек: любить и самому же убивать.
И видимо, теперь вся жизнь его лишь в том, чтоб помнить, убивать, страдать и снова убивать... И мучить в снах тех, кто убил его.
Моментами в нём возникала ярость! Но на кого: истоки далеко и глубоко, когда б до них смог Человек добраться.

Приходит он и к тем, кто Смерти сослужил. Смотреть он будет в них и в их последнюю минуту.
– Ответят все за всё, – сказала Жизнь.
– Конечно, – Смерть не стала спорить. – Но плату я возьму, не ты.
– А Человек не умирать, жить хочет.
– А почему тогда со Смертью дружит Человек?

Чернобыль тоже бы хотел узнать ответ. Теперь его родную Припять, которую он так любил всю жизнь, оберегали от него повсюду. Она его бояться стала, чтоб он её не отравил.
– Не тронь её, – просил он Смерть. – Всё отыграй на мне, чтобы её не проклинали. Смерть ухмыльнулася в ответ.
Я буду всё запоминать, – сказал Чернобыль Жизни. – Что людям Правду передать, предупредить, предотвратить... Я стану для людей музеем Смерти.
– И мужества, – сказала Жизнь.

Бодряческо–бравурные статьи о том, как хорошо в Чернобыле идет обычная совсем работа, как все признательны любимой Власти за заботу – пестрели всюду.
Все промахи, что допустила Власть, все её страхи, весь ужас катастрофы для людей – всё это шилось–кры_лось Ложью.
Зато деянья Власти выпячивались так, как будто не в укрытии она сидела, а в самом пекле бой вела.

Спектакль известный Лжи во имя Власти.
«… И днём и ночью бой, и днём и ночью – Ложь...
Смерть улыбалась: Ложь сейчас была её подругой. С ней в паре легче было убивать.
Чернобыль видел, как стонала Правда, желая руки развязать. Но Власть за ней следила крепко.
Однако, знал Чернобыль хорошо: развяжет Правда руки, раскрутит все узлы, что завязала Ложь. А он, Чернобыль, в этом ей поможет.

Зато сейчас вовсю творила Ложь.
Старалась Ложь, изо всех сил старалась, но не совсем довольна была Власть её работой.
– Как так?! – кричала возмущенно Ложь. – Я день и ночь не сплю, чтобы тебе помочь, чтобы тебя спасти, а ты...
– А почему везде сочится Правда?
– Такую Правду трудно одолеть. Она страшна, как та Стихия.
– Но я воюю со Стихией, – гремела Власть. – Я делаю всё, что могу. Об этом и пиши, как можно больше. Кричи, чтоб слышно было всем.
– Согласна здесь с тобой, – сказала Правда. – Ты делаешь всё, что ты можешь, иначе б ты была другой.
– Молчи! – на Правду заорала Власть. – С тобой хлопот не оберешься никогда. – А ты! – она Лжи приказала, – меня получше разодень!

Побольше бутафории идейной и страху на моих работников надень. Навесь, замкни их этим Страхом, чтобы лишения моей любви они боялись больше, чем Чернобыля.
– Но Страх перед тобой – есть Правда, а не Ложь, – опять вступила Правда в разговор. – И потерять твою любовь служители твои действительно больше всего боятся. Поэтому, они и без приказа будут лгать.
– Здесь даже я с тобой согласна, – сказала Правде Власть. – А ты всё же работать должна лучше! – она Лжи отдала приказ. – За дело!

Пускала Власть служителей своих, чтоб посмотреть на Смерть поближе, – пусть видят все её  дела, – но все же взгляд тот был издалека, инстинкт спасательный работает у Власти сильнее всех других инстинктов: трон – главное. И потому ей Ложь всегда была нужна…»

И понеслись опять бравурные статьи о выражении самой глубокой искренней любви к родимой Власти за то, как много сил она в Чернобыле, потратила. И как нормально везде всё.
А люди верили: нормально так нормально. И годы продолжали жить спокойно вместе с сидящей уже Смертью в них, пока она однажды не шептала: «Всё, защищаться надо было раньше...»
С незнающим всегда справляться легче. И лучше всех об этом знала Власть. Давно была мертва Душа у Власти, ей лишь бы роль свою не потерять.

«... – Чужой вы Жизнью расписались, – лжецам в глаза сказала Правда.
Но знал Чернобыль и таких, которые долг летописный пред званием своим и пред Народом до капли выбрали и Жизнью подписались своей–единственной, а не чужой.

Их голоса Народ услышит, но потом. Их Власть пока не пропускала. Те летописцы навсегда в истории Чернобыля остались.
Они с бойцами там стояли вместе, незащищенные ничем – плечо в плечо. И летопись писали.
Они спасли Чернобыльскую Правду, как Жизнь спасли в Чернобыле бойцы.

Упрямство их бесило Смерть до смерти. Она вгрызалась в них, впивалась щупальцами, проникала в кровь…
– Попомните вы этот бой со Смертью.
Не пули, не снаряды, Жизни бросали парни в жерло Смерти. Не из свинца они, не из бетона, из Жизней собственных – куском иль целиком – клепали Саркофаг.

И так не день, не два, не месяц, а почти полгода...
Смотрела с содроганием Природа, понять не в силах, как может Человек кормить собою Смерть?
И преклонялась пред Духом Человека, силы которого больше всего страшилась Смерть.
– И всё не понимают люди, – изо всех сил стояла против Смерти Жизнь – что подружившись с Смертью, они подарки

Смерти принимают, а ты не поскупишься.
– Нет.
Против всего вступили тогда парни в бой: Лжи, Смерти, Власти той, что Смерти на руку играла.

Звенела Смерть, скалила зубы. Ведь Саркофаг, не глядя ни на что, всё рос и рос... для Смерти в царстве самой Смерти. И рост его остановить она была не в силах...
– Меня создали, и меня же – в склеп?! – и с яростью утроенной в бойцов вонзалась, свой смертный увеличивая счёт.
Но создают одни, а в бой идут другие, быть может, в этом дело всё?

Смерть не хотела верить в пораженье:
– Меня не победить! Не может быть, чтоб смертный человек в глаза смотреть мне не боялся. Всех уничтожу, всех! ...»
А люди всё уподоблялись Смерти, из века в век уничтожая собственную Жизнь.
«... – Я – Смерть! – она кричала Человеку, – И просто так уйти я не могу...»

И так, из века в век – бесперерывно – идет отсчет деяний Смерти, что Человеком создана для Жизни. Деянья эти перешли уже черту, где перевес не в пользу может оказаться Жизни. И автор этого проекта – Человек! Он словно миссию убийцы взял Земли, сиюминутность возвышая, себе подобных убивая, не думая, что Смерть растит и силы с каждым разом ей вливает.

Смерть стала той его подругой, с которой он дружил не для себя, сам от неё стараясь быть подальше.
Но все в одной мы связке на Земле. И если Человек не прекратит растить это дитя, оно его испепелит. Создавший Смерть погибнет от неё.

«... Тот бой со Смертью продолжался очень долго: 160 дней и столько же ночей, глаза в глаза.
Как не зверела Смерть, с ума как не сходила от злости и от ненависти к тем, кто путь ей преградил.
Как не вонзалась в них, как не шипела, ломая механизмы и машины.
Набросили бойцы хомут на шею ей.

2 октября захоронили Смерть!
С своими Жизнями в обнимку.

Победили!

Смерть заточили в Склеп, замуровали, закрыли накрепко, но Смерть клокочет там, – наружу рвется:
– Пусть заточили вы меня, но я вам не прощу.

Запомните, ещё мы повоюем...
Так в центре Украины вырос Саркофаг, который как и Памятник, и как могила!.. – Песнь подошла к концу.
Жизнь замерла на миг, дань отдавая тем, кто спас её, ушедшим и живым.

Земля им поклонилась в пояс:
– И да святится имя ваше, дети. И Слово пусть живет о вас. Жизнь победила в этот раз, оставив вас навечно в Памяти народной.

«...Запомни этот Саркофаг! В нём бьётся Смерть!
Запомни этот Саркофаг! Из Жизней вырос он!
Запомни этот Саркофаг! Он спас тебя от Смерти! – закончил Песнь нелегкую Певец.
Задумался на миг, потом добавил:

« Есть много во Вселенной тел небесных, но лишь Земля – обитель Человека, Дом его жизни в Космосе безбрежном. Здесь Человек рождается, живет и умирает, и возрождается вновь в детях и делах. История здесь жизни человеческого рода, а он историю самоубийства стал писать.
Спасибо тем парням, что Смерть в охапку взяли и Землю сберегли для всех, – сказал Певец: – Им, спасшим вас, ушедшим и живым! Им, Смерть захоронившим – сердца и души наши.

«Певец склонился и отпустил Песнь в люди. Как сложится её судьба – не знал.
Почти без сил от им увиденной картины, Певец перевернул страницу горькую, истории Земли, в надежде, что весь ужас позади?

И можно было бы на этом ставить точку. Вздохнул свободно мир спасенный. Кто был в укрытии, на волю вышел. Ушёл в историю Чернобыль, с ужасной катастрофою его. Как хорошо. Спокойно можно жить, любить, род продолжать, учиться. Для тех, кто не был за чертой зловещей, окончен бой.

Но, может быть, нам стоит заглянуть в те, первые после победы годы, когда всё било и свежо, и горячо? И как сложилася судьба бойцов, взваливших Смерть на собственные плечи, Певца, Земли, в конце концов?

Пожар Чернобыльский заполыхал и высветил Ум с глупостью в обнимку. О, – Боже! как они переплелися у людей! А рядом искренность и доброта, и алчность в разных видах, добро Душ человеческих, их сила, а тут же зло и ненависть людей к таким же, как они. И всё это вместилось в Человеке.

Что дальше будут делать люди?
С тех пор, как ратуя о Жизни, в подруги Человек взял Смерть себе, история развития людского рода с историей переплелась самоубийства людского рода на Земле.

«Всё Власти подчинить своей, а неподвластное всё – уничтожить! – девиз смертельный. Он тучей над человечеством навис, уничтожая Жизнь.

А Человек не хочет видеть этой тучи. Всё так же лихо Смерть изобретая, считает Человек, что он владеет силой, которая есть детище, его. Не хочет знать: не Смерть – слуга его, а он давно ей служит, её приказы и желанья исполняя. Не хочет признавать, что детище давно над ним давлеет и Смерть владеет Разумом его. Что только не сулит Смерть Человеку: богатство, власть, Жизнь долгую в обмен на чью–то жизнь. И Человек почти всё выполняет, всё увеличивая владенья Смерти на Земле.

И вот Смерть силу набрала уже такую, что может действовать сама. Она стоит уже над всей Землёю и ждет сигнал. Ей для победы очень мало надо, совсем чуть–чуть, чтоб нанести свой окончательный удар.
А Человек всё больше о себе и о своём печется доме. А Дом для всех один – Земля! И Жизни всё опасней в этом Доме, где Смерть плацдарм свой не один уже имеет, которые ей помогает строить человек.

Смерть рукотворная вовсю людьми владеет...
И знала Жизнь – не до покоя ей. Окончен явный бой. Ведь праздник Смерти не прошел бесследно. Смерть раны нанесла такие, что долго ей их надо будет врачевать.
Закрыли люк, чтоб Смерть не выходила, а та, что вышла, что вошла в людей, в планету–Мать?

С последним залпом не конец ещё войне, Смерть не уходит просто так, а здесь была сама Стихия. Она вгрызалась в Жизнь, с ней бились в рукопашном...
Сумеет ли понять всё это Человек? – Жизнь и надеялась и сомневалась. – Привык он видеть больше плоть, а этот бой уже за гранью плоти.

Осталась опухоль на теле Матери–Земли, очаг смертельный в самом центре Украины. Земля, что испокон веков здесь излучала Жизнь, Смерть стала источать. Отравлена основа земной Жизни.
А метастазы? Куда они свой проложили путь?

– Всему свой срок, – сказала Жизни Смерть. – Ты тоже на Земле не вечна.
– Не вечна – да. Но срок не вышел мой.
– Но Человек тебя приговорил досрочно, Чернобыль чей? Жизнь промолчала.
В объятиях бесплотной Смерти покоился Чернобыль древний. Из города её изгнать у Человека не хватило сил.
– Что ты молчишь? – победно Смерть смотрела. – Там Смерть живет и правит бал, и вылазки свои оттуда совершает, Чернобылем её все называют. Стучится в дверь он даже к тем, кто с ним знаком лишь понаслышке. И люди стали проклинать eгo. Приговорен убийцей быть Чернобыль.

Вздохнула горько Жизнь, подумав про себя: «А рядом Припять мертвыми глазами смотрит в мир, теперь ему он безразличен. Душа, так Жизнь любившая, обручена со Смертью, и горе, что совсем она в нём не убита.
Он видит вновь и вновь, как вздыбилась Земля, сноп жуткий пламени, в которой признак Смерти...

Он помнит, как бушевала Смерть, рвалась из преисподней, как люк ей закрывали, как утихала, склабясь, но ползла–ползла. Как изгоняла Жизнь, как убивала Душу, как поселилась в нём, своим считая домом, и как убийцами их сделала со стариком, как весело Союз хотел о том не думать, встречая пышный Первомай. И Первомай он красочный запомнил с воем собак и криком мертвых птиц.

Он только начал жить, ему 16 лет от роду было. И вот убит руками Человека, который Смерть создал для собственного блага.
Такую кару вынуждены нести города
А мог таким стать Шар Земной, когда б не парни, Смерть захоронившие.
Земля их Души бережно взяла и прегрешенья все простив земные, сама их в Рай передала.
Всех излечить, как и саму себя, она была не в силах.
Так о каком покое можно говорить?

И не окончен бой для тех, кто перешел границу Смерти, кто победил её. Он тот же, что и в Чернобыле.
Обрушивается Смерть на Жизнь их, мстит за победу. И страшен этот бой, не видимый со стороны.
Вошли они в другое измеренье, они теперь со Смертью идут рядом, она их каждый выверяет шаг, следит и ждёт, чтоб оступились.

Им многое запрещено уже, чтоб не давать подпитку Смерти. Им многое нельзя, на многое нет сил, которые в Чернобыле остались. И сознавать в расцвете лучших лет (в Чернобыль стариков нe брали), что ты – старик, хотя по паспорту не так уж много лет. Старик по состоянию здоровья, что молодость уже ушла, но ведь тебе не 90.
Горит Душа.

Ночами их лижет Смерть и шепчет потихоньку, что не забыла. Она уводит жен от них, дает больных детей. Потом зализывает раны, чтоб успокоились они.
Ребята бьются с ней, пока хватает сил. И злость берет!
Что заработали они?!

Свой День, когда в открытую могут справлять поминки?..»
– Держитесь, парни, – их просила Жизнь. – Вы победили Смерть в Чернобыле, теперь в себе ее вам надо победить. В кулак зажмите жалость и тоску. Я помогу, я помогу... И те, кого спасли, помогут тоже.
– Посмотрим, – ухмыльнулась Смерть в ответ, – помогут или нет.
Начало здесь трагедии другой. Бездушие тут вышло на арену. Когда в Чернобыле шёл бой, Бездушие в норе сидело, там страх на первом месте был. Но вот наелась Смерть. Жизнь победила. Теперь, бесстрашно свои укрытия и норы покидая, Бездушие повылезало и развернулося во всей красе своей:

– Плевать мне на Чернобыль и на тех, кто был в Чернобыле, когда там Смерть гуляла. Я должен думать о себе, а не о них.
– Всё верно, – Смерть шептала.
Бездушие! Оно всегда бродило меж людей посланцем Смерти. Оно пришло в мир вместе с добротой, чтоб убивать её, и убивало, уподобляясь Смерти или Смертью становясь:

– Вам надо строить жизнь свою, своих детей… А кучка тех, кто дрался с Смертью, сама пусть борется с судьбой.
Бездушный – лучшей друг для Смерти. Снаружи – человек как человек, а всмотришься: где быть должна Душа, там пустота. Сквозь эту пустоту Смерть и вползает в мир людей, и замыслы свои коварные осуществляет.
– Вы помешали мне убить всех тех, кто вас спокойно убивает, – она швыряла победителям в лицо.
– Они прежде всего меня спасали, – за истину боролась Жизнь. – И просто так тебе их не отдам. Они – защитники–спасители мои, – и Жизнь, лавиной Смерти сбитая, по каплям к ним пыталася вернуться.
– Не тратьте, на Бездушье силы, – она спасителей просила. – Останутся один пусть на один: Бездушие и те, на ком оно остановило выбор.

Его избранникам придется тоже нелегко: с Бездушьем подружился кто, со временем на собственной своей судьбе познают они все его объятия... холодные. И станет им тогда не по себе.
А вам о жизни надо больше думать. Вы жить должны.
Певцы запели о героях, что род людской спасли, и о Чернобыле, о том, что было в 3оне Смерти: «Знайте, люди! Слушайте, люди…»

Но Господи! Кто слушал их? Почти никто.
– Мне всё равно.
– Мне тоже все равно.
– А мне тем более. К чему оно?

И в пустоте звенела Песнь Певцов о тех, кто Смерть захоронил, и о Чернобыле самом.
И не один из них пришел в недоуменье:
– Быть может, я не так пою?
– И я... – они смотрели друг на друга. В День годовщины грозной бьём о Чернобыле в колокола, о Смерти, гибели людей, а рядом конкурсы красавиц, клоунады… В такую дату, в День такой.
– Какая ерунда, – сказала Смерть.
– Какая чепуха, – сказала Ложь.
– Всё это – жизнь, – сказала Жизнь.
– Всё это – правда, – подтвердила Правда. – Поёте сами вы о том, как одинок Чернобыль был в годину битвы страшной.

Чему же удивляетесь тогда? Как был он одинок, так и остался никому не нужен.
– Но там был бой. Там страх и Смерть гуляли. А здесь...
– Здесь тоже бой, – сказала Жизнь.
– Здесь тоже страх, – сказала Правда. – Боялись люди Смерти там, боятся, и сейчас. Я – Правда слишком страшная,

Чернобыльская Правда, чтоб можно было мной заполнить отдых. Ни слышать люди не хотят меня, ни знать, и потому молчать ещё мне долго, – и встала в рост Чернобыльская Правда, и люди отвернулись от неё.
– Что до того, творится что с Землёй? Мне важно только то, со мной что происходит.
– Здесь речь идет о гибели Земли!
– Не надо нас пугать. Чернобыль для Земли – такая мелочь.
– Смерть Жизнью начинает управлять.
– Как надоели эти разговоры!

Бездушье к тем, кто спас, как и к родному Дому, где не одно уже смертельное пятно.
– Не буду больше петь, – поник Певец, он потерял свой голос.
– Они устали,  – защищала Человека жизнь. – Они слабы. Сил не хватает с Правдою дружить.
– Легче казнить, – вздохнула Правда.
– Зачем прошедшее вам ворошить? – вплелася хитро Ложь. – Народу трудно жить, народ хочет веселья, а вы им о Чернобыле, о боли.

– Веселье – это очень хорошо, – Правда не стала спорить. – Но надо знать, за чей счёт веселишься, ведь по счетам платить придется всё равно. Как ни крутись, как ни вертись, а спросит Жизнь со всех за всё.
Люди! – попробовал Певец вновь голос обрести. – Они вам сохранили вашу Жизнь. Отдайте ж им хоть часть вашей души.
Не быть бы вам, не жить, не пить, не есть, когда бы не их Жизни в Саркофаге!
Но победителей своих в миру не отпускает Смерть. Она жует их Души, издеваясь за то, что с ней вступили в бой. И Землю захватить мечтает.

Бездушие вовсю ей помогает...»
Но мало кто услышал эту Песнь.
– Не до чернобыльцев сейчас, – спокойно Обыватель согласился с Смертью. – Прошло всё, миновало всё давно, у них своя жизнь, у меня – своя.
– А ты свой вспомни страх, когда Смерть на свободе бушевала, – Жизнь Обывателю сказала. – В разгар веселья вспомни свой животный страх.
– Он помнит, – Правда поддержала. – И потому жесток он к тем, кто страх перебороть сумел. Жестокость – страха сторона вторая.
– Не в тело, в Душу их проникла Смерть, – сказал Певец. – Не знаю я, как с ней бороться.
– Очнитесь, люди! – Земля – ваш Дом, единственный пока во всей Вселенной. Вы столько накопили Смерти в своём Доме, что вскоре она может завладеть им всем, – взывала Жизнь вместе с Певцом, кричала Жизнь, в надежде обывательские души разбудить.

– Зря надрываетесь, – сказала Смерть. – Они не слышат. Они со мной обручены уже давно.
– Не все, – вступилась Жизнь за Человека.
– И всё же большинство – моё. Кто за тебя в Чернобыле стоял? Лишь единицы.
– Но одолеть тебя они смогли.
– Пока. Ещё бой не окончен, знаешь ты.

Жизнь знала это хорошо. И всё–таки, не глядя ни на что, она и радоваться будет, и расцветать, и побеждать, и бушевать. Всё сделает, чтобы Земля дышала Жизнью.
Но Человек? Что будет делать Человек? На этот раз жизнь тысячей людей заслон создала Смерти, но может не хватить и миллиардов.

Давно Смерть объявила войну Жизни, с тех самых пор, как Человек ей руку дал и помощь попросил.
С тех пор он у неё пошел на поводу. Людей она толкала, друг на друга и упивалась бойнями и кровью, в них силу черпая свою и мощь. И всё росла, росла, а Человек всё помогал ей быть сильней.
Она вела людей тропой войны, и люди убивали Жизнь друг друга, Смерть увеличивая на Земле.
А разраставшаяся Смерть жертв требовала больше, больше… Но на алтарь её, как искупительную жертву, создатели обычно не свою бросали жизнь, как тех парней в Чернобыле.

Однако, вечно продолжаться так не может, и есть предел всему!
Теперь всё человечество – создатели и жертвы в одно время. И если Смерти рост не прекратить, всем миром ей свою подарят Жизнь.

– Поэтому, не замолкай, Певец, – к Певцу вновь обратилась Жизнь. – Попробуй всё же разбудить их Души. Через бездушных Смерть дела свои творит. Смотри и не молчи.
Смерть потому так и ретива, она уверена, что победит. Людей Бездушьем ослепив, она своею их ведет тропою, в конце которой…
– Ты хочешь Души разбудить, – вмешалась Смерть, – чтобы остановились люди? Напрасно, слишком далеко они зашли, – Смерть улыбалась Жизни.
– Но Человек – создание моё, – отстаивала Жизнь свои права.

– Но дружит он со мной. А почему? – Смерть задала опять вопрос коварный свой.
Жизнь защищалась, как могла, но что ей было делать с Человеком? В его же слепоте – его Беда.
– Давай считать: кто за тебя – кто за меня, – Смерть предложила Жизни.
– Разделятся. Всё будет, как всегда.
– Но большинство...
– Пока за мною, – сказала твердо Жизнь.
– Поборемся, – не успокаивалась Смерть. – Узнают победители, как я сильна.
Певец не знал, как петь, что говорить. Его никто не слушал. Он видел боль–трагедию Земли, он сам болел, но как расшевелить людские Души?

И вновь Певец умолк.
Умолк надолго…
Глас вопиющего в пустыне средь людей.

Смерть руки потирала. Бездушных много на Земле, им всё равно, что рядом гибнут те, кто спас их Жизнь, и что больна Земля. Бездушные своё лишь видят тело.
– Они – это они, мы – это мы. И нам не надо запрягать чужие беды.
– Чужие?! – Жизнь переспросила.
– Своя рубашка ближе к телу мне.

– Своя рубашка? – Жизнь горько усмехнулась. – Но ведь Земля на всех одна. И я – одна на всех, каждый – моя частица.
Любила Человека Жизнь.
– Не будь в бездушии своём слугою Смерти, – она сказала Человеку. – Кто выбрал в Жизни путь, где нет Души, познает все законы этого пути.
– Не в первый раз мне побеждать, – с ухмылкой слушала Смерть и смотрела. – Я выберу момент, я знаю своё время…
Чернобыль – репетицией стал Смерти. Что если Смерть спектакль свой отыграет на Земле?

А Радиацию совсем не трудно скрыть: всё человечество во власти тех, кто ею управляет. А Власть есть Власть, и не всегда честна. Инстинкт же, наработанной веками, здесь не срабатывает у людей пока. Ничто на уровне таком в них не работает, один лишь ум.

Ум может и убить, и защитить, смотря на сторону он Жизни или Смерти встанет. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, что будет впереди». Теперь лишь Ум остановить Смерть сможет.
Поэтому, не плачь, Певец, а пой! Быть может, Ум Душе поможет?
Это не просто Правда о страшном прошлом, а Призрак будущего, если не поймут они.

А дальше, Человек, ты думай сам, каким путём идти и как Жизнь свою строить.
В Природе Жизнь и Смерть едины, они есть продолжение одно другого. Но Человек, которому был Разум дан, в Природе равновесие нарушил, создав искусственную Смерть для Власти и для блага; искусственную Жизнь в подруги ей создать пока что не осилил.

И Смерть искусственная с Жизни настоящей дань берет Своею Человек ей платит Жизнью и страхом вечным перед Смертью той, что сам же изобрел.
Земля – Жемчужина Вселенной, планета жизни, Человека – дом.
Здесь Жизнь владычествует, здесь её творенье, она должна здесь развиваться и расти, и расцветать, и процветать, торжествовать и ликовать!

И через одного из тех парней, кто был в самом Чернобыльском Огне, она передала людскому роду:
Держитесь ближе к Жизни, люди.
Люди...
– Ближе к Жизни, – ему как будто вторит Мать–Земля. – Вы можете не только Жизнь изгнать, но и меня убить... И просит Мать:
– Не убивайте меня, дети.

Во мгле безумия людского горит Чернобыльский Пожар:
Жизнь или Смерть?
Твой выбор, Человек.

УКРАИНА, Харьков, 26 апреля 1986 года

* * *